Биография Ходасевича В.Ф. (подробный рассказ о его жизни)

Происхождение Ходасевича

Его дед по отцовской линии Я. И. Ходасевич был польским дворянином, происходившим из Литвы, участником польского восстания 1830 г. За участие в восстании он был лишен дворянства, земли и имущества. Поэтому отец поэта начал свою жизнь, по словам сына, «в бедной, бедной семье». «Веселый и нищий художник», он расписал множество «польских и русских церквей», а затем, расставшись с карьерой живописца, открыл фотографию сначала в Туле, затем в Москве, куда семья будущего поэта перебралась в 1902 году. Мать Ходасевича София Яковлевна была дочерью известного в свое время публициста Я. А. Брафмана (еврея по происхождению, перешедшего из иудаизма в православие и издавшего две книги — «Книга Кагала» и «Еврейские братства»,— направленные против иудаизма, они помогли ему стать членом Императорского географического общества).

Влияние матери и кормилицы

Мать старалась приобщить сына к польскому языку и к начаткам католической веры, но сын ее рано почувствовал себя русским и навсегда сохранил глубокую преданность русскому языку и культуре. И хотя впоследствии Ходасевич в качестве переводчика сделал немало для приобщения русских читателей своего времени к творчеству А. Мицкевича, 3. Красиньского, К. Тетмайера, Г. Сенкевича, К. Макушиньского, а также к стихам еврейских поэтов, писавших на иврите (С. Черняховского, X. Бялика, Д. Шимановича, 3. Шнеура и др.; наряду с поэтами Финляндии, Латвии и Армении Ходасевич переводил их стихи по подстрочникам, не зная еврейского языка), он с первых лет и до конца жизни ощущал себя глубоко русским человеком, кровно связанным с русской национальной культурой и ее историческими судьбами.
Ощущение одухотворившей его жизнь и поэзию светлой — и в то же время страдальческой, мучительной — любви к России Ходасевич выразил с особой силой в замечательном стихотворении 1917—1922 годов, посвященного его кормилице — тульской крестьянке Елене Александровне Кузиной, умершей, когда поэту было 14 лет (вспоминая ее с целью навсегда воздвигнуть ей поэтический памятник, Ходасевич несомненно проводил мысленно параллель между ролью ее в его жизни и ролью Арины Родионовны в жизни своего любимого поэта А. С. Пушкина, на всю жизнь оставшегося его учителем — наряду с Державиным, Баратынским и Тютчевым,- тремя поэтами, которых Ходасевич так же, как Пушкина, ощущал наиболее близкими себе по духу и свойствам своего поэтического дара).

Детство и юность Ходасевича

Детство Ходасевича и вся первая половина его жизни до 1920 г. связаны с Москвой. Здесь после раннего увлечения балетом и драматическим театром совершается его поэтическое становление, первые стихи он написал шести лет, зимой 1892 — 1893 гг., еще до гимназии. Вскоре в Третьей московской гимназии, куда будущий поэт поступил в 1896 г., он оказался в одном классе с А. Я. Брюсовым — братом уже известного в то время «мэтра» русского символизма. В гимназии Ходасевич сближается с В. Гофманом (тоже будущим поэтом-символистом) - их связывают общие поэтические интересы. К 1903 г. относится заметка Ходасевича о себе: «Стихи навсегда». В это же время Ходасевич переживает и первое серьезное любовное увлечение. Его поэтические кумиры этих лет — К. Д. Бальмонт и В. Я. Брюсов (с последним он познакомился в 1902 г., а в 1903 г. присутствовал на его докладе о Фете в Московском Литературно-художественном кружке).
По окончании гимназии Ходасевич с 1904 г. слушает лекции на юридическом факультете Московского университета. Но вскоре, в 1905 г., переводится на историко-филологический факультет, затем — из-за безденежья — покидает его. Позднее, осенью 1910 г., юноша предпринимает снова попытку восстановиться на юридическом факультете. Но через год забирает из университета документы, решив окончательно избрать трудную жизнь писателя-профессионала, живущего литературным заработком поэта, критика и переводчика.

Первые стихотворения, «Молодость»

В 1905 г. в символическом альманахе «Гриф» (издателем которого был С. А. Соколов-Кречетов) появились первые три стихотворения Ходасевича, одобренные издателем альманаха. В этом же году Ходасевич женится на московской красавице М. Э. Рындиной, которой посвящена его первая юношеская книга стихов «Молодость» (1908). Еще до ее выхода брак с М. Э. Рындиной распался.

Игра в карты и любовные увлечения

Параллельно с писанием и печатанием стихов Ходасевич с 1905 г. интенсивно работает как критик и рецензент. Жизнь его в эти и последующие (1906— 1910) годы носит в значительной мере богемный характер: он много пьет и страстно увлекается игрой в карты. Впоследствии Ходасевич писал о своем увлечении картами, сохранившемся до конца жизни: «...азартная игра совершенно подобна поэзии, требует одновременно вдохновения и мастерства». Переживает Ходасевич и ряд любовных увлечений: А. Тарновской, Н. И. Петровской, Е. В. Муратовой, А. И. Гренцион (младшей сестрой поэта Г. И. Чулкова, ставшей с 1911 г. второй женой и спутницей поэта). Недолгая дружба с В. Гофманом сменяется сближением в 1907 г. с самым дорогим Ходасевичу другом и литературным соратником — С. В. Киссиным (Муни), раннюю смерть которого (в 1916 г.) поэт болезненно переживал долгие годы.

«Счастливый домик»

В 1914 г. с посвящением А. И. Ходасевич выходит второй его поэтический сборник «Счастливый домик». И «Молодость», и «Счастливый домик» были изданы небольшим тиражом. Впоследствии Ходасевич считал обе эти книги незрелыми, юношескими и не включил их в единственное составленное им прижизненное издание стихотворений, вышедшее в 1927 г. в Париже. Тем не менее поэт проводил между ними и определенное различие: стихотворения, вошедшие в сборник «Молодость», ни разу не переиздавались им, «Счастливый домик» же выдержал при жизни автора три издания.

Первые послереволюционные годы

События Февральской и Октябрьской революций Ходасевич пережил в Москве. С Октябрьской революцией он вначале, подобно Блоку, связывает серьезные надежды. 1916 г. оказался в личной судьбе поэта очень плохим: в этом году покончил самоубийством его друг Муни, а сам он заболел туберкулезом позвоночника и должен был на время облечься в гипсовый корсет. В следующие годы на Ходасевича обрушились голод и нужда — сначала в послереволюционной Москве, а затем в Петрограде, куда он перебрался с женой в начале 1921 г. В Москве в 1918 г. Ходасевич работает в театрально-музыкальной секции Московского совета, затем — в театральном отделе Наркомпроса (ТЕО), читает лекции о Пушкине в московском Пролеткульте. Он затевает вместе с П. П. Муратовым и книжную лавку писателей, для продажи в которой московские литераторы (в том числе сам Ходасевич) изготовляют также рукописные сборники своих произведений. С конца года (до лета 1920 г.) поэт возглавляет московское отделение основанного М. Горьким издательства «Всемирная литература». Весь этот период жизни Ходасевича описан в его позднейших воспоминаниях «Законодатель», «Пролеткульт», «Книжная лавка», «Белый коридор», «Здравница» и др.

Переезд в Петроград

Переехав в Петроград, Ходасевич поселяется в «Доме искусств», где ютилась в первые послереволюционные годы петроградская литературно-художественная интеллигенция (этому периоду жизни поэта посвящен мемуарный очерк «Дом искусства» и ряд других страниц его литературных воспоминаний). В феврале 1921 г. Ходасевич произносит (на одном вечере с Блоком) знаменитую пушкинскую речь «Колеблемый треножник», полную мрачных предчувствий о судьбах русской литературы в условиях возникающей новой советской действительности. Конец лета он проводит в летней колонии Дома искусств «Вельском уезде» (в Псковской губернии), созданной для отдыха «измученных н отощавших» (по его выражению) от голода и нужды петроградских литераторов.

Эмиграция в Берлин

22 июня 1922 г. Ходасевич вместе с поэтессой Ниной Берберовой, ставшей его гражданской женой, покидает Россию. Через Ригу они направляются в Берлин. Как позднее выяснилось, отъезд Ходасевича предупредил его готовившееся изгнание: имя его было включено в список тех видных представителей дореволюционной русской интеллигенции, которые осенью 1922 г. были высланы из России. Еще в 1916 -1917 годах Ходасевич принял участие в организованных В. Брюсовым и М. Горьким сборниках русских переводов армянских, латышских и финских поэтов.

Дружба с М. Горьким

В 1918 г., после организации «Всемирной литературы» в Петрограде происходит личное знакомство Ходасевича с Горьким. После переезда в Петроград их житейские и дружеские связи укрепляются, а с 1921 г., несмотря на «разницу... литературных мнений и возрастов», знакомство их переходит в тесную дружбу. В сближении обоих писателей сыграли роль дружеские отношения Горького с племянницей поэта — художницей В. М. Ходасевич, которая с 1921 г. жила в густонаселенной квартире Горького на Кронверкском проспекте в Петрограде. Оказавшись в Берлине, Ходасевич пишет Горькому, который уговорил поэта поселиться в городке Саарове, где они в постоянном общении прожили до середины лета 1923 г. В ноябре того же года они снова съехались в Праге, откуда переехали в Мариенбад. В марте 1924 г. Ходасевич и Берберова направились в Италию — в Венецию, Рим и Турин, затем в августе перебрались в Париж, а оттуда в Лондон и Белфаст (в Ирландии). Наконец, в начале октября того же 1924 г. они вернулись в Италию и в Сорренто прожили вместе с Горьким на его вилле «Il Sorito» до 18 апреля 1925 г.,— дня, когда Ходасевич и Горький расстались навсегда.
Период 1921 — 1925 гг.— время постоянного общения и живого обмена мнениями между Горьким и Ходасевичем. В 1923 — 1925 гг. они вместе с А. Белым организуют в Берлине журнал «Беседа», который, по их замыслу, должен был объединить на своих страницах писателей Советской России и Запада. Но журнал не был допущен к распространению в СССР, и после выхода семи книжек издание его пришлось прекратить. В письмах 1922—1925 гг. Горький многократно высоко отзывается о таланте Ходасевича, называет его «поэтом-классиком», «лучшим поэтом современной России», который «пишет совершенно изумительные стихи».

Разрыв с Горьким и Белым

1922 — 1923 гг. — также и годы апогея дружбы Ходасевича и А. Белого, который в это время, подобно Ходасевичу, принадлежал к обитателям «русского Берлина». Однако в 1923 г. между старшим и младшим поэтом происходит разрыв. А в 1925 г. аналогичный разрыв венчает долгие годы близости между Ходасевичем и Горьким, который упрекает Ходасевича в том, что он «неоправданно зол» и «делает из своей злобы — ремесло». Подробно о своей дружбе и разрыве с Горьким и А. Белым и о причинах этого разрыва Ходасевич рассказал в воспоминаниях о них, вошедших в книгу «Некрополь». Основной причиной разрыва было возвращение А. Белого в Россию и нежелание Горького признать свое тогдашнее фактическое положение эмигранта, надежды его, укреплявшиеся Е. П. Пешковой и М. Будберг, на возможное примирение с официальной советской общественностью, с которой Ходасевич к этому времени окончательно порвал. Приняв в 1917 г. Октябрь и сравнительно легко примирившись с лишениями, выпавшими на его долю в эпоху военного коммунизма, Ходасевич резко отрицательно отнесся к НЭПу. Позднее он зорко угадал ложь и лицемерие сталинской диктатуры.

Жизнь в Париже

С апреля 1925 г. Ходасевич и Берберова обосновываются в Париже. Поэт сотрудничает здесь в газетах «Дни», «Последние новости» и «Возрождение», а также в журнале «Современные записки», выступая качестве литературного критика и рецензента. Писать стихи ему становится все труднее. По свидетельству Берберовой, он еще перед отъездом за границу говорил ей, что «писать может он только в России, что он не может быть без России, а между тем не может ни жить, ни писать в России». В 1927 г. Ходасевич издает последний итоговый сборник своих стихов, после чего почти исключительно обращается к прозе. В апреле 1932 г., через два года поле того как «Современные записки» отмечают 25-летие литературной деятельности Ходасевича, он расходится с Берберовой и в 1933 г. женится на племяннице писателя М. Алданова О. Б. Марголиной (погибшей после смерти Ходасевича в нацистском концентрационном лагере).

Смерть Ходасевича

В последние годы жизни Ходасевич тяжело болеет. Скончался он от рака в возрасте 53 лет, 14 июня 1939 г. в одной из парижских клиник. О. Б. Марголина и Н. Н. Берберова находились рядом с поэтом в последние дни болезни. 16 июня состоялось его отпевание в русской католической церкви на улице Франсуа Жерар. Похоронен поэт на Бийянкурском кладбище в Париже.

Ходасевич, Владислав Фелицианович – поэт (28.5. 1886, Москва – 14.6.1939, Бийянкур, под Парижем). Родился в семье польского художника, мать – еврейка. Высшее образование Ходасевич получал в Москве. Его первые сборники стихов Молодость (1908) и Счастливый домик (1914) обратили на себя внимание Николая Гумилева , в основном со стороны композиции. Творчество Ходасевича, не примыкавшего ни к символистам , ни к акмеистам , не нашло широкого отклика.

Владислав Ходасевич. Документальный фильм

Он выступал с критическими работами. В 1918-19 преподавал в Москве в студии Пролеткульта . В 1920-22 жил в Петрограде. Из напечатанных в России сборников стихов Ходасевича наиболее значительным является Путем зерна (1920), здесь он высказывает надежду на возрождение России после гибели ее в революции .

В 1922 Ходасевич вместе с женой, писательницей Н. Берберовой эмигрировал в Берлин. Там он издал антологию еврейской поэзии в собственных переводах и опубликовал небольшой, но существенный сборник своих стихов Тяжелая лира (1923). Затем он переехал в Париж. Единственный вышедший здесь сборник стихов Ходасевича Собрание стихо в (1927) включает его последнюю подборку из 26 стихотворений, написанных им между 1922 и 1926 и объединенных под названием Европейская ночь . В 1927 Ходасевич стал ведущим литературным критиком журнала «Возрождение» и со свойственной ему скептической рассудительностью вступал в существенную полемику с другими критиками-эмигрантами, например, Адамовичем.

В это время он написал очень мало стихов, возможно, что некоторые из них находились в архиве, изъятом во время немецкой оккупации, когда была арестована и вторая жена Ходасевича (с 1933), еврейка Ольга Марголина, погибшая в концлагере . В СССР в 1963 были напечатаны лишь немногие из стихотворений Ходасевича, категорически отвергавшего советскую систему, но подборки его стихов ходили в Самиздате .

Ходасевич – значительный поэт, писавший в стиле классической пушкинской выучки. «Он один из самых скупых и строгих к себе поэтов в русской литературе» (Н. Струве). Некоторые его произведения говорят о нужде и голоде революционных лет, но в целом он не реагирует непосредственно на переживания и события в мире. Мир для него означает стесненность, чуждость, «тихий ад», которым мучается первоначально свободная душа. При этом земное существование он постоянно включает в цикл многократных повторных воплощений – очевидно, под влиянием антропософии, как

17. Владислав Ходасевич

«Мной совершенное так мало»

Сегодня мы с вами окажемся отчасти на рубеже 10-х и 20-х годов, потому что темой нашего разговора будет поэтическое творчество Владислава Фелициановича Ходасевича, который родился в 1886 году, а умер в 1939 году. Вообще говоря, мы видим, что по возрасту он вполне себе годится даже не в младшие, а в старшие постсимволисты, т.е. он приблизительно ровесник Николая Гумилева, не на так уж много лет младше Александра Блока и Андрея Белого.

Но так сложилось, что Ходасевич раскрылся как поэт, как гениальный поэт, довольно поздно. Сам он написал о себе уже на излете своей поэтической деятельности, в 1928 году (а он довольно рано закончил писать стихи и в последние годы почти их не писал)… Он написал стихотворение, которое могут позволить себе далеко не все русские поэты. Ходасевич был к этому времени уже главным, ведущим поэтом русской эмиграции, и он себе такое стихотворение позволил. Это стихотворение, которое называется «Памятник», и оно продолжает горацианскую традицию в русской поэзии. Оно небольшое, я прочту его.

Во мне конец, во мне начало. Мной совершённое так мало! Но всё ж я прочное звено: Мне это счастие дано.

В России новой, но великой, Поставят идол мой двуликий На перекрестке двух дорог, Где время, ветер и песок...

И в этом стихотворении отмечены, пожалуй, действительно два едва ли не самых главных свойства поэтической личности Ходасевича. Вообще в скобках нужно сказать, что это один из самых аналитических поэтов Серебряного века, и проза его об этой эпохе – она действительно… Даже непонятно, как ее называть. Это наполовину мемуары, но в той же степени это можно назвать аналитическим очерком. Недаром почти все исследователи этой эпохи ссылаются на мемуары Ходасевича. Так вот, и в этом стихотворении он чрезвычайно точно и трезво, ну, правда, с некоторым самоумалением сказал о своей поэзии.

Еще раз повторю, на два момента мне хотелось бы обратить особое внимание. Во-первых, это вот это: «Мной совершенное так мало!» Действительно, Ходасевич написал не очень много, а если брать лучшую часть его творчества, то совсем-совсем немного. Это три книги – «Путем зерна», «Тяжелая лира» и большой цикл «Европейская ночь». Но то, что он сделал, действительно навсегда отпечаталось, навсегда сохранилось в русской поэзии. «Но все ж я прочное звено», – говорит он.

И здесь, пожалуй, нужно сразу же сказать одну вещь. Что это самоощущение, самоописание – «Мной совершенное так мало» – роднит Ходасевича с другим большим очень поэтом, который тем не менее тоже часто в своих стихах прибегал к таким самоумалениям. Это один из главных поэтов (но имя его, заметим, вспоминается скорее во вторую очередь после имен Пушкина, Тютчева, Лермонтова), это Евгений Абрамович Баратынский, который сказал о себе: «Мой дар убог и голос мой негромок».

Слабый ребенок в большой семье

Ходасевич действительно эту тему развивает в своих стихах: «Мной совершенное так мало», – пишет он. И это во многом было связано, помимо всего прочего, еще и с некоторыми обстоятельствами биографии Ходасевича. Он был последним сыном, очень поздно родившимся, в польско-еврейской семье. Заметим, что поляки и евреи – это были два народа, которые в имперской России угнетались, и это ощущение у него было. И когда были в Польше еврейские погромы, он говорил о себе: «Хорошо же мы, поляки, побили нас, евреев!» Он так шутил.

Он был чрезвычайно болезненным мальчиком. Готовился сначала в балет, а вовсе не собирался стать поэтом, но как раз слабое здоровье ему сделать это не дало. Переболел всеми детскими болезнями, какими можно. И о внешности его вспоминают, что он был чрезвычайно некрасивым, болезненным, слабым. Ну, если посмотреть на фотографии, это тоже так. И поэтому эта тема слабого, едва слышного ребенка в большой семье была для него действительно актуальной. И когда он читал свои стихи, когда не только читатели, но и зрители видели его облик, то они легко накладывали его поэзию на его физическую составляющую.

Но при этом важно еще вот что здесь: важны очень строки из второй строфы. «На перекрестке двух дорог», – пишет Ходасевич. И действительно, это чрезвычайно точная и тонкая оценка собственного места, потому что… Здесь нужно сказать, собственно, каких двух дорог, что это за две дороги, на перекрестке которых возникает эта поэзия, возникают эти стихи? Одна из этих дорог – это дорога, конечно, символистская. И здесь Ходасевич опять, и в мемуарах своих, и в статьях, и в стихах тоже, разыгрывал эту карту опоздавшего, последыша, последнего.

Потому что, хотя он, еще раз повторяю, по возрасту был ровесником Гумилева, он не примкнул к акмеизму, не примкнул к футуризму, а всю жизнь ощущал себя поэтом, опоздавшим родиться к символизму. Он был одноклассником Александра Брюсова, младшего брата Валерия Яковлевича Брюсова, главного старшего символиста, и долгое время находился под влиянием Брюсова настолько, что его, как Гумилева, даже называли «подбрюсовиком».

Он зачитывался стихами Александра Блока, огромное влияние на него оказал Андрей Белый, который некоторое время был ближайшим его старшим другом. И в течение довольно долгого времени Ходасевич не мог выйти из теней этих авторов. Он дебютировал в 1905 году, первая его книга «Молодость» вышла в 1908 году, вторая, «Счастливый домик» – в 1914.

Так вот, о первых его книгах, если мы почитаем рецензии, если мы почитаем отклики современников, то там будет написано мягче, чем о Гумилеве, о котором мы говорили уже в связи с этим, но, в общем, тоже сходные слова: культурный, умный, с чувством слова, замечательно видящий детали, но все-таки не выходящий из тени. Не выходящий из тени Блока, не выходящий из тени Брюсова, не выходящий из тени Андрея Белого. Небольшой стихотворец.

Пушкиновед

Заметим, что и сам он в эту игру тоже играет. Его второй сборник называется «Счастливый домик». Это такое идиллическое… И вот здесь нужно сказать такое пушкинское определение. Потому что второй путь «на перекрестке двух дорог», по которому Ходасевич тоже шел, был путь, условно говоря, пушкинский.

Ходасевич, как известно, был большим пушкинистом, настоящим пушкинистом, он писал статьи, исследования, связанные с Пушкиным, дружил с одним из крупнейших философов, изучавших Пушкина – с Михаилом Осиповичем Гершензоном, приятельствовал с пушкинистом Павлом Алексеевичем Щеголевым и сделал несколько таких серьезных пушкиноведческих открытий. И эту эпоху он знал назубок, очень хорошо. Но опять же, сам он себя сопоставлял, конечно, не с Пушкиным, хотя «Памятник» все-таки написал, а скорее с малыми поэтами пушкинской поры. Или с теми, кого было принято считать малыми поэтами пушкинской поры.

Это Баратынский, о котором я уже сказал, Дельвиг, Вяземский, Ростопчина, поэтесса-дилетантка, очень интересная. Ходасевич в эту игру тоже играл. И на этом перекрестке – символизм и поэты пушкинской поры – собственно, и располагается его поэтический мир. Он, с одной стороны, конечно, учитывал открытия модернистов, открытия символистов прежде всего. С другой стороны, он отстаивал пушкинскую ноту, продолжал в своих поэтических текстах пушкинскую ноту. И в первых его двух книгах это очень ярко все раскрывается.

«Путем зерна»

Однако таким по-настоящему большим поэтом Ходасевич становится в 1917 году. И в этом есть тоже некоторых парадокс. Потому что Ходасевич, я об этом уже сказал, был эмигрантом. Хотя уезжал он с советским паспортом и некоторое время собирался еще вернуться, но в конце концов когда он, уже за границей, понял, что такое большевизм, он все-таки предпочел остаться и дальше писал о большевиках, о коммунистах всегда очень жестко. Поэтому его стихи довольно поздно вернулись к советскому читателю, только в конце 1980-х годов они начали публиковаться. Но при этом именно революция сделала его большим поэтом, именно революция дала ему тему.

Какую тему? Давайте мы с вами попробуем это понять, подробнее разобрав ключевое стихотворение Ходасевича из его третьей книги. Третья его книга вышла первым изданием в 1920 году, она называлась «Путем зерна». А первым стихотворением в этой книге было стихотворение, которое тоже называется «Путем зерна». И сразу обратим внимание на дату этого стихотворения. Стихотворение датировано 23 декабря 1917 года. Что это за стихотворение? Давайте попробуем его поподробнее немножко почитать.

Путем зерна

Проходит сеятель по ровным бороздам. Отец его и дед по тем же шли путям.

Сверкает золотом в его руке зерно, Но в землю черную оно упасть должно.

И там, где червь слепой прокладывает ход, Оно в заветный срок умрет и прорастет.

Так и душа моя идет путем зерна: Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.

И ты, моя страна, и ты, ее народ, Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год,-

Затем, что мудрость нам единая дана: Всему живущему идти путем зерна.

Спросите сами себя, что первое обращает на себя внимание в этом тексте? И я думаю, что многие из вас ответят, что этот текст – просто даже еще как бы не входя в него, не пытаясь его разбирать – производит впечатление чрезвычайно отобранными словами. Текст, образность которого не переливается через край, как это бывает, скажем, у символистов, у футуристов, как это бывает даже и у акмеистов иногда. Это текст, чрезвычайно рационально выстроенный. Вот давайте с этого и начнем.

Действительно, он очень четко разбивается на три части. Сначала нам рассказывают про сеятеля, который проходит по бороздам, так же как шел его отец, он бросает в землю зерно, зерно это умирает, а потом оно всходит. Вот первая часть.

Дальше следующая часть: Ходасевич говорит о себе. Следующая часть – это строки «Так и душа моя идет путем зерна: // Сойдя во мрак, умрет – и оживет она». Сразу обратим внимание на этот прием Ходасевича, это такое ноу-хау его, этого никто так замечательно, как он, не умел. Как он прекрасно от почти бытовой картинки – сеятель, бросающий зерно в землю – взмывает на метафизическую высоту. Только что он рассказывал нам буквально просто о физической жизни, о физическом умирании зерна с физиологическими деталями! «Червь слепой, прокладывая ход», – он говорит. И это не условный какой-то червь, это настоящий червяк, который появляется на поверхности, когда мы начинаем копать землю, который извивается на этой поверхности… Эта неприятная деталь, которая у Ходасевича возникает, – он это тоже умел и любил, поэтика неприятного – это было для него характерно. При этом он не эпатировал, как Бодлер, который любил изумить, шокировать читателя. Эта деталь возникает у Ходасевича как деталь естественная, это тоже часть мира.

Так вот, только что мы видели абсолютно такую бытовую картинку. И вдруг он перескакивает к жизни души! «Так и душа моя идет путем зерна: // Сойдя во мрак, умрет – и оживет она». Это целая, если хотите, христианская концепция вбита, вогнана в эти две строки. И только здесь, наверное, мы должны вспомнить, что на самом деле образ зерна, которое падает в землю, потом там умирает и оживает – это перелицовка слов Христа, которые часто цитируются, о зерне, которое умирает и из него рождается вера.

Дальше третья часть, и это тоже две строки. «И ты, моя страна, и ты, ее народ, // Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год….» Смотрите, две строчки, и в них вообще целая историософская концепция развернута. Здесь, конечно, нужно напомнить дату. 23 декабря 1917 года. «…Пройдя сквозь этот год», – пишет Ходасевич. Он, собственно говоря, в эти две строки сумел вместить целое представление, целую концепцию свою о том, что представлял для страны этот страшный, ужасный, необыкновенный 1917 год с его двумя революциями, мартовской (февральской) и октябрьской (или ноябрьской).

И заметим, что здесь он полемизирует с большинством своих современников. Потому что большинство современников Ходасевича, ну, кроме, может быть, Блока, Маяковского и Есенина, из крупных авторов три имени вспоминаются, не приняли Октябрьскую революцию, или, как они говорили, октябрьский переворот. Они приняли февраль, не приняли октябрь, и им казалось, и довольно большое количество авторов (и Мандельштам, и Зинаида Гиппиус особенно, с которой дружил Ходасевич) писали о смерти, о конце эпохи, о конце культуры, о конце, о смерти, которая царствует в этой стране, в России, в Советской России.

Концепция Ходасевича куда более оптимистическая. Он не отказывается от метафоры смерти. «Умрешь», – говорит он. Но дальше он говорит: «оживешь». «Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год….» Смотрите, он начинает с пути зерна, с круговорота, который проходит зерно. Потом он говорит о душе, о жизни человека, и дальше он расширяет, он говорит о жизни целой страны. И каждый раз он предлагает такое оптимистическое, если хотите, сквозь видение, сквозь понимание того, что обстоятельства трагические и смерть царит, но все-таки оптимистическое представление о том, что происходит с душой, что происходит с целым народом. А что происходит? Через смерть – к воскресению.

И вывод этого стихотворения – почти математический. «Затем, что мудрость нам…» – вот оно, это слово «нам», которое объединяет путь зерна, путь отдельной человеческой души и путь целого народа. «Затем, что мудрость нам единая дана: // Всему живущему идти путем зерна». Это почти не стихотворение, правда? Это почти философский трактат или теорема доказанная. Вот он показывает, как движется зерно, как движется душа, как движется народ, и дальше делает напрашивающийся вывод.

Это, конечно, новая поэзия, необычная поэзия, такого до Ходасевича никто не делал. И при этом это учитывает и Пушкина с его стихотворением, например, «Свободы сеятель пустынный, // Я вышел рано, до звезды», где возникает эта тема сеятеля. И Ходасевич, конечно, полемизирует здесь с Пушкиным. Напомню, что в стихотворении Пушкина это сеяние свободы оказывается бесполезным. По Ходасевичу это не так. Это, конечно, и Некрасов с его знаменитым «Сеятелем». Целая русская традиция XIX века включается в этот текст.

Но кроме того, я хотел бы обратить внимание, может быть, еще на замечательный ход Ходасевича, который связан с красками в этом стихотворении. Мы привыкли, когда мы читаем символистов, когда мы читаем Бальмонта, Брюсова, Блока, к огромному количеству оттенков разных цветов, которые в их стихотворениях переливаются, мерцают, это очень красиво бывает. Какие цвета у Ходасевича? У Ходасевича во втором двустишии стихотворения: «Сияет золотом в его руке зерно, // Но в землю черную оно упасть должно». У Ходасевича в стихотворении две краски. Оно все написано в две краски. Опять заметим: это очень скупо и это очень продуманно.

Я думаю, и может быть, у кого-то перед глазами это уже и возникло, учитывая, что возникают евангельские реминисценции: золотое и черное – это два ведущих цвета русской или византийской иконописи. Там эти два цвета главенствуют. И таким образом все это стихотворение мы видим перед собой. Причем Ходасевич это не педалирует, не делает это с нажимом, как это сделал бы, может быть, какой-нибудь поэт-символист и уж тем более футурист.

Но скупость военного коммунизма, а скоро настанет эта эпоха, Ходасевич как бы предчувствует ее, скупость жизни того времени, с пайковыми селедками, с холодом, с замерзаниями, скупость жизни, когда люди снова научились ценить простейшие какие-то ценности, она через этот текст с такими почти иконописными его деталями, мне кажется, замечательно передается.

«Тяжелая лира»

Нужно сказать, что современники были в восторге и от этого стихотворения, и от многих других стихотворений книги «Путем зерна», а успех свой Ходасевич закрепил во второй книжке «Тяжелая лира», из которой я тоже предлагаю нам с вами разобрать одно короткое стихотворение, чтобы увидеть, как дальше развивается эта ходасевичская поэтика.

Перешагни, перескочи, Перелети, пере- что хочешь - Но вырвись: камнем из пращи, Звездой, сорвавшейся в ночи... Сам затерял - теперь ищи...

Бог знает, что себе бормочешь, Ища пенсне или ключи.

Совсем коротенький текст, совсем коротенькое стихотворение, и я думаю, что его разбор, разговор о нем можно начать с датировки этого стихотворения. Вообще я советую вам всем смотреть на даты под стихотворениями, если они есть. Некоторые поэты не датируют свои тексты. Мы уже с вами говорили о том, что, скажем, для Блока важно, что его стихотворения расположены в хронологическом порядке, это многое дает.

Здесь дата стихотворения тоже очень важна. Как оно датируется? «Весна 1921, 11 января 1922». Т.е. почти полгода отделяют начало этого стихотворения от его финала. И мы можем догадаться легко… Ну, ясно, что Ходасевич не писал этот текст в течение всего этого времени. Не то чтобы он ходил и каждый день думал, как бы продолжить. Он написал сначала первые пять строк этого стихотворения – он сам об этом вспоминает. А дальше он никак не знал, как ему закончить. И вот 11 января 1922 года ему вдруг пришла в голову эта концовка, эти две строки: «Бог знает, что себе бормочешь, // Ища пенсне или ключи».

Заметим, что графически эти две строки отделяются от пяти первых строк. И, собственно говоря, эти две строки и превращают это стихотворение из такого яркого наброска в абсолютно гениальный текст. Почему, что перед нами, собственно говоря? О чем пишет Ходасевич? Первоначально он пишет о том, как человек пытается взлететь. Делает он это прекрасно с помощью перечисления глаголов с пере-. «Перешагни» сначала… Заметим, опять все у него математически выстроено. Сначала маленький кусочек преодолевается: пере-шагни. Дальше кусочек большой: пере-скочи. Дальше идет уже очень большой кусочек пространства, который преодолевается, не кусочек, а кусок: пере-лети! Т.е. какое-то препятствие перелетается.

И больше, казалось бы, уже невозможно. Перешагни, перескочи, перелети – что больше? Он придумывает здесь замечательное «пере- что хочешь». Т.е. он еще удлиняет этот кусок пространства, который преодолевается, и мы можем себе представить (это, конечно, будет такая метафора несколько смелая) спортсмена, который разбегается. Вот он сначала делает шаг, потом скачок, потом он почти летит, а потом в какой-то высшей точке он уже непонятно что, но как-то преодолевает это пространство.

И дальше замечательным образом возникает это слово – «вырвись». Вырвись откуда? По-видимому – во всяком случае, так мы сначала понимаем этот образ, эти строки, – вырвись из земного притяжения. И дальше Ходасевич очень умело, очень здорово прибегает к библейской образности. «Камнем из пращи». Мы все помним, скажем, историю про Давида с пращой и Голиафа. Ну и вообще такой антично-библейский образ – «камнем из пращи». Т.е. это очень-очень высоко, он начинает с очень высоких строк в своем стихотворении.

Дальше заметим, что его движение становится движением как бы в другую сторону, но тоже образ очень высокий. Смотрите: «Но вырвись: камнем из пращи…» – это движение, по-видимому, вперед-вверх. Дальше идет: «Звездой, сорвавшейся в ночи...» Звезда падает вниз. Но важно здесь не столько направление движения, сколько вот это слово – «сорвавшейся», которое является однокоренным словом со словом «вырвись». Вырвись, сорвавшейся… Нужно каким-то образом соскочить с этой привычной орбиты, нужно преодолеть земную жизнь. И дальше идет строка: «Сам затерял – теперь ищи…» И здесь, конечно, вопрос: что затерял? Затерял смысл жизни, затерял то, для чего ты существуешь? Это очень высоко.

И вдруг… Вот попробуйте это оценить, как он это сочинил. Мне бы очень хотелось, конечно, увидеть, как к нему пришли эти строчки. Потому что, конечно, это гениально придумано: вдруг идет срыв, вот то, что он описывает словом «сорвавшейся». Собственно, стихотворение срывается. Стихотворение взлетает очень высоко и резко срывается вниз. «Бог знает, что себе бормочешь, // Ища пенсне или ключи». Вдруг мы понимаем, вдруг читатель понимает, что это не высокое библейское стихотворение, что это не на трибуне читает поэт, что это не перед кругом восхищенных зрителей читается, а что это просто бормотание.

И Ходасевич здесь, конечно, молодец большой, потому что он в своих стихах обращается, вообще большие поэты так часто делают, он обращается к опыту, который у каждого из нас есть. Когда мы что-то потеряли и не можем никак найти, и мы ходим и в раздражении… И вот здесь очень важно это слово – полуавтоматически, да? Ведь оказывается, что то, что он здесь бормочет, что он здесь произносит… Заметим это слово «бормочешь» – оно тоже, конечно, очень важное. Это произносится почти автоматически. «Ну вот где, ну куда я дел, ну что, ну куда это все…» - это вот оно, да? И оказывается, эти высокие строки проборматываются им: «Бог знает, что себе бормочешь, // Ища пенсне или ключи».

И, конечно, абсолютно прав был и очень остроумную находку сделал великий русский филолог Юрий Николаевич Тынянов, который, разбирая это стихотворение, сказал, что мы имеем дело с почти розановской запиской.

Действительно, это по поэтике напоминает то, что делал замечательный мыслитель начала века, такой парадоксалист Василий Васильевич Розанов, у которого тоже действительно так построенные тексты встречаются довольно часто. Он размышляет о тщетности бытия, и он любил записи эти завершать местом, где это было сделано. «Человек живет неправильно! Сидя в клозете». Вот здесь на самом деле поэтика довольно сходная, правда, да? «Ища пенсне или ключи», «бормочешь» вот эти высокие слова.

Но если мы на этом остановимся, то, как кажется, мы остановимся преждевременно. Мы не увидим, может быть, самого главного в стихотворении Ходасевича. Во всяком случае, мне так кажется, что самого главного. Во-первых, нужно обратить внимание на вот это «бог знает». Это тоже чрезвычайно здорово он, конечно, придумал, потому что, с одной стороны, что значит «бог знает»? Никто не знает, никому не понятно, ерунду какую-то бормочешь. «Бог знает что происходит у вас!» – вот в какой конструкции это встречается. С другой стороны, это значимо. Т.е. Ходасевич, возможно, хочет сказать о том, что именно когда мы полуавтоматически что-то произносим, когда мы что-то бормочем, сами почти не понимая того, что мы бормочем, мы и произносим то главное, что мы произносим. В этом смысле, конечно, он учитывает тоже опыт поэтов-модернистов.

Напомню, что у Мандельштама, которого Ходасевич по-человечески не очень любил, но ценил его стихи, было стихотворение в 1912 году: «Образ твой, мучительный и зыбкий, // Я не мог в тумане осязать…» – и дальше для нас важное: «Господи!» - сказал я по ошибке, // Сам того не думая сказать». Вот эти строки Мандельштама, мы сейчас не будем их комментировать, это особая и отдельно интересная задача. Но вот эти строки: «Господи!» - сказал я по ошибке, // Сам того не думая сказать» – они комментируют как раз наше стихотворение. «Бог знает»… Ведь это можно прочесть и с другим ударением: «Бог зна́ет, что себе бормочешь…» Если так мы это прочтем, то мы увидим, что это значимо.

И в этом смысле, в этом отношении оказываются важными и те предметы, которые ищет Ходасевич, которые ищет его лирический герой. С одной стороны, это действительно наиболее часто теряющиеся вещи. Ну хорошо, не пенсне… А Ходасевич ходил в пенсне, это реальная подробность. Мы с вами говорили, что он умеет от мелочей воспарять, вот это такой признак его поэтики. Не пенсне, так очки мы ищем. Или ключи. Куда-то они делись. С другой стороны, я думаю, что в сочетании с этим вот «бог знает» мы вполне будем вправе прочитать эти образы, увидеть в этих образах не только бытовое и мелкое, но прочесть их сквозь призмы символистской поэтики. А символистскую выучку, повторяю, Ходасевич прошел.

Потому что что такое пенсне? Это то, что помогает нам видеть, то, что помогает нашему зрению. Что такое ключи? Это то, что помогает нам открывать какую-то закрытую дверь и в конечном итоге открывать какое-то новое пространство. И в этом весь Ходасевич: таким образом, не педалируя, как это, может быть, сделали бы символисты, он говорит о главном, об очень важном. Одновременно он нам дает замечательную бытовую сценку, почти комическую: некто, ища пенсне или ключи, бормочет какую-то высокопарную чушь. И одновременно он говорит о том, что мы с вами забыли о нашем предназначении, мы с вами утеряли метафизическое зрение, мы с вами утеряли ключ от метафизического мира, и только тогда об этом вспоминаем, когда почти автоматически бормочем какие-то ненужные, казалось бы дурацкие слова, ища пенсне или ключи.

От пути зерна к ночи без рассвета

Книга «Путем зерна» выходит в 1920 году, книга «Тяжелая лира» выходит через два года, в 1922 году. И Ходасевич в этой книге остается поэтом узнаваемым. Т.е. всякому читателю понятно, что книгу «Тяжелая лира» написал тот же автор, который написал книгу «Путем зерна». Тем не менее в этой книге начинается путь Ходасевича, который закончится одним из самых мрачных циклов в русской поэзии – циклом «Европейская ночь».

Если в книге «Путем зерна» Ходасевич говорит о мире, окружающем его, как о мире, в котором смерть играет очень большую роль, как о мире, в котором страдания определяют очень многое в жизни человека, но тем не менее он говорит в этом стихотворении и во многих стихотворениях этой книги о мире как о мире осмысленно выстроенном. И революция в этом отношении Ходасевичу только помогла, потому что он увидел в ней, по-видимому, событие, которое освободило русскую жизнь от очень многих излишеств, от очень многих накопившихся гнойников, которые в ней были. Революция по Ходасевичу, автору книги «Путем зерна», вскрыла эти гнойники, и жизнь оказалась страшной, скупой, простой, но осмысленной.

В книге «Тяжелая лира», пожалуй, происходит постепенный переход Ходасевича на другие рельсы. Мир оказывается страшным. Он и в книге «Путем зерна» страшный, но в книге «Тяжелая лира» осмысленность, божественное присутствие, если хотите, куда-то из этого мира уходит. И нужно сказать, что в эмигрантских стихотворениях Ходасевич вообще утерял это чувство осмысленности. Собственно говоря, название цикла, о котором я уже говорил, - «Европейская ночь». Это очень выразительный образ. Ночь, а рассвета никакого нет. Человека окружает бессмысленный и страшный мир, мир механический. Вот это органическое, как в его книжке «Путем зерна», очень часто оказывается в его поздних стихах механическим. Там смысла в этих движениях, в этом круговороте… Он остается, но смысла в нем нет.

И здесь Ходасевич неожиданно, пожалуй, но сближается с тем поэтом, которого он всю жизнь читал, о котором я уже говорил, - с Блоком. С Блоком, у которого в некоторых его стихотворениях гениально описывается вот эта бессмысленность будничной жизни каждого человека и отсутствие божественного присутствия в этой жизни каждого человека. Вот Ходасевич это, пожалуй, вслед за Блоком, в большей степени в книге «Европейская ночь», но и в книге «Тяжелая лира» тоже это описывал.

Ну, во-первых, он болел очень сильно. Во-вторых, он все-таки очень болезненно воспринимал эмиграцию. Т.е. для него это было важно – быть здесь, в стихии языка. Конечно, для него Россия была прежде всего русским языком. И у него было ощущение, что он написал все. Он пытался, он писал потом несколько стихотворений, брался, наброски есть, прозы довольно много, но стихи он почти перестал писать.

Великое в малом

Обычно я предлагаю некоторое определение поэтики, такую формулу поэта, в начале наших лекций. Наверное, в данном случае мы можем этим завершить. Ходасевич – это поэт, который гениально умеет в малом увидеть великое. В малом – огромное. И который умеет коротко, скупо, в несколько строчек об этом сказать.

И завершим мы наш разговор коротким-коротким стихотворением, я даже не буду его анализировать. Можете сами над ним подумать. Коротким стихотворением, четырьмя строчками, которые, как мне кажется, как нельзя лучше показывают, как Ходасевич умеет от мельчайшей, мелкой, пустяковой детали перелететь, перескочить, пере- что хочешь к метафизике. Это стихотворение, которое называется «Пробочка».

Пробочка над крепким йодом! Как ты скоро перетлела!

Вот эта мелочь: он вглядывается в пробочку над йодом. Действительно, йод, который поднимается вверх, и пробочка тлеет. А вот дальше, смотрите, фантастический ход:

Так вот и душа незримо Жжет и разъедает тело.

«Пробочка над крепким йодом! // Как ты скоро перетлела!» – взлет! – «Так вот и душа незримо // Жжет и разъедает тело».

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) - русский поэт, прозаик, литературовед.
Ходасевич родился в семье художника-фотографа. Мать поэта, Софья Яковлевна, была дочерью известного еврейского литератора Я. А. Брафмана. Ходасевич рано почувствовал свое призвание, выбрав литературу главным занятием жизни. Уже в шесть лет сочинил свои первые стихи.
Учился в Третьей московской гимназии, где его однокласником был брат поэта Валерия Брюсова, а в старшем классе учился Виктор Гофман, сильно повлиявший на мировоззрение Ходасевича.
Окончив гимназию в 1904 году, Ходасевич поступил сначала на юридический факультет Московского университета, потом на историко-филологический. Печататься Ходасевич начал в 1905 году, тогда же он женился на Марине Эрастовне Рындиной. Брак был несчастливым - уже в конце 1907 года они расстались. Часть стихотворений из первой книги стихов Ходасевича «Молодость» (1908) посвящена именно отношениям с Мариной Рындиной.
Сборники «Молодость» (1908) и вышедший позднее «Счастливый домик» (1914) - были доброжелательно встречены читателями и критикой. Ясность стиха, чистота языка, точность в передаче мысли выделили Ходасевича из ряда новых поэтических имен и определили его особое место в русской поэзии. За шесть лет, прошедшие от написания «Молодости» до «Счастливого домика», Ходасевич стал профессиональным литератором, зарабатывающим на жизнь переводами, рецензиями, фельетонами и др. В 1914 была опубликована первая работа Ходасевича о Пушкине («Первый шаг Пушкина»), открывшая целую серию его «Пушкинианы». Исследованием жизни и творчества великого русского поэта Ходасевич занимался всю жизнь.
В 1917 году Ходасевич с восторгом принял Февральскую революцию и поначалу согласился сотрудничать с большевиками после Октябрьской революции. В 1920 году вышел третий сборник Ходасевича «Путём зерна» с одноименным заглавным стихотворением, в котором есть такие строки о 1917-м годе: «И ты, моя страна, и ты, её народ, // Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год». Эта книга выдвинула Ходасевича в ряд наиболее значительных поэтов своего времени.
В 1922 вышел сборник стихов Ходасевича «Тяжёлая лира», ставший последним, изданным в России. 22 июня того же года Ходасевич вместе с поэтессой Ниной Берберовой покинул Россию и через Ригу попал в Берлин. За границей Ходасевич некоторое время сотрудничал с М. Горьким, который привлек его к совместному редактированию журнала «Беседа».
В 1925 году Ходасевич и Берберова переехали в Париж, где через два года Ходасевич выпускает цикл стихов «Европейская ночь». После этого поэт всё меньше и меньше писал стихи, уделяя больше внимания критике. Жил трудно, нуждается, много болел, но работал напряженно и плодотворно. Все чаще выступал как прозаик, литературовед и мемуарис («Державин. Биография» (1931), «О Пушкине» и «Некрополь. Воспоминания» (1939)).
В последние годы Ходасевич публиковал в газетах и журналах рецензии, статьи, очерки о выдающихся современниках - Горьком, Блоке, Белом и многих других. Переводил поэзию и прозу польских, французских, армянских и др. писателей.
Умер Владислав Ходасевич в Париже 14 июня 1939.

Личное дело

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886 — 1939) родился в Москве, был шестым ребенком в семье обедневшего польского дворянина, который был фотографом и содержал магазин фотопринадлежностей. Его кормилицей была тульская крестьянка Елена Кузина, с образом которой потом поэт связывал чувство своего родства с Россией и которой посвятил стихотворение . После окончания гимназии поступил в Московский университет, сначала на юридический факультет, а затем перешел на историко-филологический, но обучение не закончил. В марте 1905 года впервые опубликовал свои стихи. Вскоре стал активно участвовать в московской литературной жизни. Его стихи, рецензии и статьи печатались в литературных журналах «Весы», «Перевал», «Золотое руно» и газетах. Первая книга стихов «Молодость» вышла в 1908 году.

Поэтическая слава пришла к Ходасевичу уже после революции, но, поняв, что «при большевиках литературная деятельность невозможна», он покинул Россию 22 июня 1922 года. Жил в Берлине, в доме Горького в Сорренто. После того, как в 1925 году Ходасевичу не стали продлевать советский паспорт, настоятельно потребовав его возвращения в СССР, он отказался возвращаться и был лишен гражданства. С 1925 года жил в Париже, сотрудничал с редакциями эмигрантских газет «Дни» «Последние новости», «Возрождение». Последние годы жизни провел в бедности, тяжело болел. Умер в Париже 14 июня 1939 года.

Чем знаменит

Один из крупнейших поэтов Серебряного века, чье наследие, из-за эмиграции, более шестидесяти лет было недоступно читателям в СССР. При жизни поэта вышли сборники стихотворений «Молодость», «Счастливый домик», «Путем зерна», «Тяжелая лира». В 1927 году вышло «Собрание стихов», в которое поэт включил стихи из двух последних сборников и впервые опубликованный цикл «Европейская ночь». После этого более десяти лет, до самой смерти, Ходасевич стихов почти не писал, создав около десяти серьезных стихотворений.

О чем надо знать

Помимо поэтического творчества, Ходасевич оставил большое наследие, выступая в качестве литературного критика, литературоведа, мемуариста, переводчика. Ему принадлежит сборник очерков о современниках «Некрополь» , описание первых лет советской власти в «Белом коридоре» , другие мемуарные сочинения. В многочисленных статьях о современниках, опубликованных в 1920-х - 1930-х годах, писал не только об авторах-эмигрантах, но и о советских литераторах (под псевдонимом «Гулливер»). Главные работы Ходасевича-историка литературы - книги «Державин», «Поэтическое хозяйство Пушкина», «О Пушкине». Многие публицистические и критические работы Ходасевича, вышедшие в эмигрантской прессе, пока не переизданы.

Прямая речь

Владислав Ходасевич

«Родись я на десять лет раньше, был бы я сверстником декадентов и символистов: года на три моложе Брюсова, года на четыре старше Блока. Я же явился в поэзии как раз тогда, когда самое значительное из мне современных течений уже начинало себя исчерпывать, но еще не настало время явиться новому. Городецкий и Гумилев, мои ровесники, это чувствовали так же, как я. Они пытались создать акмеизм, из которого, в сущности, ничего не вышло и от которого ничего не осталось, кроме названия. Мы же с Цветаевой, которая, впрочем, моложе меня, выйдя из символизма, ни к чему и ни к кому не пристали, остались навек одинокими, «дикими». Литературные классификаторы и составители антологий не знают, куда нас приткнуть». Ходасевич В. Ф. Воспоминания

«Крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии, он останется гордостью русской поэзии, пока жива последняя память о ней». Набоков В. В. «О Ходасевиче»

«Есть десять имен, без которых нет русской поэзии. Ходасевич сумел стать одиннадцатым». Берберова Н. Н.

«Лет через сто какой-нибудь молодой ученый или поэт, а то и просто сноб… разыщет книгу моих стихов и сделает (месяца на два) литературную моду на Ходасевича». Ходасевич В. Ф. в 1918 году

9 фактов о Владиславе Ходасевиче

• Ходасевич использовал два варианта записи своей фамилии латиницей: Chodasiewicz по-польски и Khodassevitch по-французски. Сейчас в англоязычных работах фамилию поэта пишут как Khodasevich или, реже, как Xodasevich.
• Дед поэта со стороны матери Яков Александрович Брафман (1824—1879) был известным еврейским журналистом и литератором, перешедшим в православие и обличавшим иудаизм в статьях и книгах. Он оставил семью еще до рождения дочери, поэтому Софья Яковлевна была отдана на воспитание в польскую семью и была крещена в католической церкви.
• Ряд фотографий Льва Толстого сделан отцом Владислава Ходасевича.
• Трехлетний Владислав Ходасевич научился читать.
• В возрасти шести лет он, живя летом на даче дяди под Петербургом, узнал, что неподалеку живет поэт Майков. Мальчик самостоятельно разыскал дом Майкова, где, «увидев на скамейке седовласого старца, сказал: «Вы поэт Майков?» — и, получив утвердительный ответ, сообщил: «А я Владя Ходасевич. Я очень люблю Ваши стихи и даже могу прочесть наизусть "Мой сад с каждым днем увядает..."».
• Поехав в 1910 году на лето в Венецию, Ходасевич зарабатывал на жизнь, проводя экскурсии по городу.
• Ходасевич однажды устроил литературную мистификацию. Он придумал забытого русского поэта XVIII века Василия Травникова, сочинил его стихи и опубликовал о нем.
• В сонете Ходасевича «Похороны» всего пятнадцать слов - по одному слову в строчке.
• Одно из стихотворений Ходасевича посвящено четырехстопному ямбу:

«Он крепче всех твердынь России

Славнее всех ее знамен.

Из памяти изгрызли годы,